Маша

       Проживая — много лет тому назад — в Петербурге, я, всякий раз как мне случалось нанимать извозчика, вступал с ним в беседу. Особенно любил я беседовать с ночными извозчиками, бедными подгородными крестьянами, прибывавшими в столицу с окрашенными вохрой санишками и плохой клячонкой — в надежде и самим прокормиться и собрать на оброк господам.
       Вот однажды нанял я такого извозчика... Парень лет двадцати, рослый, статный, молодец молодцом; глаза голубые, щеки румяные; русые волосы вьются колечками из-под надвинутой на самые брови заплатанной шапоньки. И как только налез этот рваный армячишко на эти богатырские плеча!
       Однако красивое, безбородое лицо извозчика казалось печальным и хмурым.
       Разговорился я с ним. И в голосе его слышалась печаль.
       — Что, брат?— спросил я его.— Отчего ты не весел? Али горе есть какое?
       Парень не тотчас отвечал мне.
       — Есть, барин, есть,— промолвил он, наконец.— Да и такое, что лучше быть не надо. Жена у меня померла.
       — Ты ее любил... Жену-то свою?
       Парень не обернулся ко мне; только голову наклонил немного.
       — Любил, барин. Восьмой месяц пошел... а не могу забыть. Гложет мне сердце... да и ну! И с чего ей было помирать-то? Молодая! здоровая!.. В един день холера порешила.
       — И добрая она была у тебя?
       — Ах, барин!— тяжело вздохнул бедняк.— И как же дружно мы жили с ней! Без меня скончалась. Я как узнал здесь, что ее, значит, уже похоронили,— сейчас в деревню поспешил, домой. Приехал — а уж за полночь стало. Вошел я к себе в избу, остановился посередке и говорю так-то тихохонько: «Маша! а Маша!» Только сверчок трещит. Заплакал я тутотка, сел на избяной пол — да ладонью по земле как хлопну! «Ненасытная, говорю, утроба!.. Сожрала ты ее... сожри ж и меня! Ах, Маша!»
       — Маша!— прибавил он внезапно упавшим голосом. И, не выпуская из рук веревочных вожжей, он выдавил рукавицей из глаз слезу, стряхнул ее, сбросил в сторону, повел плечами — и уж больше не произнес ни слова.
       Слезая с саней, я дал ему лишний пятиалтынный. Он поклонился мне низехонько, взявшись обеими руками за шапку — и поплелся шажком по снежной скатерти пустынной улицы, залитой седым туманом январского мороза.

- 1878 -