Зосима

         I

У Борецкой, у посадницы,
Гости сходятся на пир.
Вот бояре новгородские
Сели за дубовый стол,
Стол, накрытый браной скатертью.
Носят брашна; зашипя,
Поседело пиво черное;
Следом золотистый мед
Вон из кубков шумно просится.
Разгулялся пир, как пир:
Очи светлые заискрились.
По краям ли звонких чаш
Ходит пена искрометная?—
На устах душа кипит
И теснится в слово красное.
Кто моложе — слова ждет,
А заводят речь — старейшие
Про снятый Софии дом:
«Кто на бога, кто на Новгород?»—
Речь бежала вдоль стола.—
«Пусть идет на вольный Новгород
Вся могучая Москва:
Наших сил она отведает!
Вече воями шумит
И горит заморским золотом.
Крепки наши рамена,
А глава у нас — посадница,
Новгородская жена.
Много лет вдове Борецкого!
Слава Марфе! Много лет
С нами жить тебе, да здравствовать!»
     Марфа, кланяясь гостям,
     Целый пир обходит взором.
     Все встают и отдают
     Ей поклон с радушной важностью.
За столом сидел чернец.
Он, привстав, рукою медленной,
Цепенеющим перстом
На пирующих указывал,
Избирал их и бледнел.
Перстьми грозный остановится,—
Побледнеет светлый гость.
Все уста горят вопросами,
Очи в инока впились:
Но в ответ чернец задумался
И склонил свое чело.

         II

По народной Новгородской площади
   Шел белец1 с монахом,
А на башне, заливаясь, колокол
   Созывал на Вече.

«Отчего, — спросил белец у инока,
   На пиру Борецкой
На бояр рукою ты указывал
   И бледнел от страха?

Что, Зосима, видел ты за трапезой
   У отца святого?»
Запылали очи, прорицанием
   Излетело слово.

         III

«Скоро их замолкнут ликованья,
Сменит пир иные пированья,
   Пированья в их гробах.
Трупы видел я безглавые,
Топора следы кровавые
   Мне виднелись на челах...

Колокол на Вече призывающий!
Я услышу гул твой умирающий.
   Не воскреснет он в веках.
Поднялась Москва Престольная,
И тебя, столица вольная,
   Заметет развалин прах».