Письмо к Алексею Нарышкину («Желаешь обо мне, Нарышкин, ты узнать...»)

Желаешь обо мне, Нарышкин, ты узнать,—
Сугубяе болезнь я начал ощущать.
Уже она меня всечасно изнуряет,
И сил моих теперь остатки отнимает;
А сил души моей не может всколебать:
Почто, жалея, нам свет здешний покидать?
Желанье умереть есть слабости подвластно;
Желанье век здесь жить безумию причастно.
Наполнен здешний свет единой суетой,
Блаженства ложною прельщаемся мечтой.
Нередко в свете сем утехи обретаем
Затем, что слабости врожденные питаем.
Потребно в жизни сей нам слабости служить,
Чтоб несколько могли себя мы веселить,
Чтоб в свете для себя утехи обретали,
Чтоб мира суетой сего мы не скучали;
Но должно нам всегда себя уготовлять
Спокойно смертию природе долг отдать.
На сей конец мы все живущи здесь рожденны:
Мы временно здесь жить судьбой определенны.
Сегодни ль, завтра ли, но до́лжны умереть.
Почто же вечности нам видеть не хотеть?
Кто долго здесь живет, кто скоро умирает,
Живет один лишь миг, в который пребывает.
Мы настоящее лишь можем жизнью чтить,
В прошедшем, в будущем не можем здесь мы жить.
Живем мы в будущем надеждою своею;
Сколь часто ж лестно мы прельщаемся и ею!
В предбудущем она утехи нам дает;
А в получении и гибелью живет.
Но пусть во временах хотя б во всех трех жили,
Лишь тленом и тогда б себя мы веселили.
Всё в свете суета, неложно льзя сказать;
Лишь должно из того три вещи исключать,
Которые нам дал к блаженству всесодетель:
Любовь ко ближнему, спокойство, добродетель.
В пороках и страстях погрязшие своих,
Сей погубили дар в желаниях худых.
Так что ж осталося в сей жизни добротою?
Единою живем объяты суетою.

Но сверх того мы все осуждены судьбой,
Чтобы на свете сем кончати век нам свой;
А роком и судьбой всевышний обладает,
И сей ли, что ни есть, неправо посылает!
О, как бы мысль сия неправедна была!
В какие бы она нас бедства завела!
Мы — тварь, бог — наш творец; всё он определяет:
Он щедр, он милостив, он правду сохраняет.
Когда изволил он по воле час создать,
Ему ли бдить о нас когда-нибудь престать?
Недремлющим с небес на нас взирая оком,
Он бдит о твари всей в радении глубоком.
Так льзя ль, чтобы сие не он определил?
Нельзя ж, чтоб тварь свою безвинно он казнил.
На лучший всю конец бог тварь свою склоняет,
И всё то хорошо, что бог определяет.
О боже! можно ли тебя нам обвинять?
Потщимся мысль сию, любезный друг, изгнать.
Неправедно мы ей и слепо отдаемся,
Во всем мы оправдать днесь бога попечемся.
Он всех нас к лучшему невидимо ведет,
Но нам судьбы свои проникнуть не дает.
Грядущее он всё от смертных сокрывает,
Затем что чрез сие всё в свете исполняет.
Нередко самым тем, что мы бедою чтим,
Печали бо́льшей мы и бедства избежим;
Но только мы сперва того не познаваем,
Затем что мы судеб его не постигаем.
Не мни, чтоб я сие от робости вещал:
Ты часто от меня и прежде то слыхал.

Что будет здесь вперед со мною, я не знаю,
И, может быть, я бед единых ожидаю.
Коль хочешь жить еще, тут лучше умирать,
Как нежели тогда, как станет жизнь скучать.
Тот сча́стливо живет, умреть кто не желает,
Благополучен тот, кто в счастьи жизнь скончает;
А если кто свою жизнь хочет прекратить,
Знать, много мучился, и бед нет сил сносить.

Хоть слабости мои свет здешний и питает,
Но ежели судьба умреть определяет,
Я слабости борю и ей во власть вдаюсь,
Рассудок бодрствует, я смерти не боюсь.
Хоть жизнею своей доныне не крушился,
Однако ж и ничем здесь много не прельстился.
Без горести всегда готов был умереть,
И в свете не имел, о чем бы сожалеть.

Чтоб здесь не вечно жить, бог сделал справедливо:
Чтоб бога в чем винить, для нас то горделиво.
Мы тварь его, он нам рассудок с мыслью дал,
Так льзя ль, чтобы его кто лучше рассуждал?
И льзя ль, чтоб лучше часть иным кем нам далася,
Как тем, которым вся природа началася,
И кой сначала всё грядущее уж знал,
И твари участи с щедротой разделял?

Здесь, слышу, многие несчастием считают,
Что смертию конца сей жизни ожидают.
Куда вас ваша мысль затменная ведет?
Для краткой жизни лишь довольно благ сей свет.
В привычках мы своих себя не понимаем,
Предрассуждением рассудок затмеваем.

Всё в свете суета, в котором мы живем;
Всё тленность, всё ничто, мечта пустая в нем.
Мы только за одной стремимся суетою,
За нами суета, и нет душе покою.
Хотя бы лучшей кто здесь частию владел,
Пускай хотя бы он всех больше чин имел, —
Сугубою б тогда прельщался он мечтою
И за больше́ю бы гонялся суетою.
Пусть в поле Марсовом кто всех бы превышал,
Пускай бы целый свет меча его дрожал, —
Но всё то суета, лишь звук пустыя славы,
И только прихоти единой лишь забавы.
Пусть кто б несчетные богатства собирал,
Он в вящей суете б богатым утопал.
Мой друг! здесь тленно всё, и нечем здесь прельститься,
Нам нужно умереть, коль надобно родиться.
Коль погубили мы дар бога своего,
Так нет на свете здесь блаженства без него.

Однако хоть и с ним на свете б здешнем жили,
И свойственный покой мы нам не погубили,
Когда бы человек здесь жив, бессмертен был,
Чтоб мучиться, страдать, на то б он только жил:
Хотя кто частию счастливой обладает,
Льзя ль вечно быть тому, — рок всё здесь превращает!
Несносно есть для нас прожить в бедах век свой,
Несносняй в счастьи быть постигнуту бедой.
Души́ покой хранить во всех случа́ях должно;
Но свыше сил своих взнестися нам не можно.
Лишь богу свойственно на всё спокойно зреть,
А твари слабости не можно не иметь:
В нас страсти слабости природою врожденны
И чувства с слабостью как цепь переплетенны.
Теперь желаем мы бессмертными здесь быть;
А если б вечно мы родилися здесь жить,
Тогда бы жизнию мы здешнею скучали,
И жизнь бы окончать свою тогда желали.
Желанья — пища чувств, нельзя их утолить,
Нельзя нам не желать, как мы ни станем жить.

Быть может, скажет мне кто, гордостью надменны,
Почто те слабости и страсти в нас врожденны?
Почто желания в нас больше бог вложил,
Как нежель участей для твари осудил?
В невежестве таком вопросы кто сплетает
И хитрости своей кто сам не понимает,
Тому никак уж мне не можно доказать,
Почто не боги мы, — он может вопрошать.
О божиих судьбах как мы ни рассуждаем,
Мы знаем только то, что ничего не знаем.
Возможно ль в чем-нибудь нам бога обвинять,
Когда не можем мы судеб его понять?

Я в буйстве обличать теперь их оставляю
И речь мою к тебе, Н<арышкин>, обращаю:
Прошу, когда умру, о мне не сожалей
И в радости моей участие имей.

Почто о том жалеть, кто свет сей оставляет?
Он смертью суеты мирския убегает.
А ежели сие плод слабости моей,
Так я спокойно жил, знай, слабостию сей.
С весельем душу я днесь богу поручаю.
Которого люблю, боюсь и почитаю
Правитель он всего, всего он и творец,
Он правый судия, но щедрый и отец.