Памяти А. Твардовского

Вошло в закон, что на Руси
при жизни нет житья поэтам,
о чём другом, но не об этом
у чёрта за душу проси. 

Но чуть взлетит на волю дух,
нислягут рученьки в черниле,
уж их по-царски хоронили,
за исключеньем первых двух. 

Из вьюг, из терний, из оков,
из рук недобрых, мук немалых
народ над миром поднимал их
и бережно, и высоко. 

Из лучших лучшие слова
он находил про опочивших,
чтоб у девчонок и мальчишек
сто лет кружилась голова. 

На что был загнан Пастернак —
тихоня, бука, нечестивец,
а всё ж бессмертью причастились
и на его похоронах… 

Иной венец, иную честь,
Твардовский, сам себе избрал ты,
затем чтоб нам хоть слово правды
по-русски выпало прочесть. 

Узнал, сердечный, каковы
плоды, что муза пожинала.
Ещё лады, что без журнала.
Другой уйдёт без головы. 

Ты слёг, о чуде не моля,
за всё свершённое в ответе…
О, есть ли где-нибудь на свете
Россия — родина моя? 

И если жив ещё народ,
то почему его не слышно
и почему во лжи облыжной
молчит, дерьма набравши в рот? 

Ведь одного его любя,
превыше всяких мер и правил,
ты в рифмы Тёркина оправил,
как сердце вынул из себя. 

И в зимний пасмурный денёк,
устав от жизни многотрудной,
лежишь на тризне малолюдной,
как жил при жизни одинок. 

Бесстыдство смотрит с торжеством.
Земля твой прах сыновний примет,
а там Маршак тебя обнимет,
«Голубчик, — скажет, — с Рождеством!..» 

До кома в горле жаль того нам,
кто был эпохи эталоном —
и вот, унижен, слеп и наг,
лежал в гробу при орденах, 

но с голодом неутолённым, —
на отпеванье потаённом,
куда пускали по талонам
на воровских похоронах.