Письмо Татьяне Яковлевой

В поцелуе рук ли,
              губ ли,
в дрожи тела
         близких мне
красный
     цвет
        моих республик
тоже
    должен
          пламенеть.
Я не люблю
       парижскую любовь:
любую самочку
        шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
          сказав -
                тубо -
собакам
     озверевшей страсти.
Ты одна мне
       ростом вровень,
стань же рядом
         с бровью брови,
дай
  про этот
      важный вечер
рассказать
      по-человечьи.
Пять часов,
       и с этих пор
стих
   людей
       дремучий бор,
вымер
   город заселенный,
слышу лишь
         свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
      молний поступь,
гром
   ругней
      в небесной драме,-
не гроза,
      а это
         просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
      не верь сырью,
не путайся
      этой тряски,-
я взнуздаю,
      я смирю
чувства
      отпрысков дворянских.
Страсти корь
      сойдет коростой,
но радость
      неиссыхаемая,
буду долго,
         буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,
      жены,
         слезы...
               ну их! -
вспухнут веки,
           впору Вию.
Я не сам,
       а я
          ревную
за Советскую Россию.
Видел
   на плечах заплаты,
их
  чахотка
      лижет вздохом.
Что же,
      мы не виноваты -
ста мильонам
         было плохо.
Мы
  теперь
      к таким нежны -
спортом
      выпрямишь не многих,-
вы и нам
      в Москве нужны
не хватает
      длинноногих.
Не тебе,
      в снега
            и в тиф
шедшей
    этими ногами,
здесь
   на ласки
         выдать их
в ужины
      с нефтяниками.
Ты не думай,
      щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
      иди на перекресток
моих больших
      и неуклюжих рук.
Не хочешь?
      Оставайся и зимуй,
и это
   оскорбление
         на общий счет нанижем.
Я все равно
         тебя
            когда-нибудь возьму -
одну
   или вдвоем с Парижем.