Перед концом

То были страшные, мучительные дни,
Когда последнее все рушили они,
Я видел пламенем объятые палаты,
В которых свет узрел, в которых был согрет
Любовью матери, твердившей мне когда-то,
Что мы, мы соль земли; что нами красен свет.
Там мать детей моих, в веселом блеске бала,
В цветах и жемчуге передо мной предстала,
И там мой с нею был отпразднован союз; …
И пожирал огонь сокровища мои:
Там вазы, зеркала, и люстры, и колонны,
И хоры, рушася, летели с громом вниз…
Весь в фресках потолок: карниз, один карниз
Там стоил больше, чем их совестей миллионы.
Как буйный вихрь, огонь в картинную проник:
Там тоже гибло все - Мурильо, Рубенс, Дик,
Все, что отцы мои столетья собирали.
Рвалась душа моя от скорби и печали.
Все истребив, огонь добрался и до книг:
Их томы гордые в пергаментах стояли;
Тут был весь ум земли, тут был весь вкус земли!
И слезы у меня ручьями потекли.
Тогда один из них застенчиво, с сипотой,
Не то жалеючи, не то стыдясь меня,
Речь обратил ко мне: “Твое горит добро-то?”
- Нет, мира целого, - ему ответил я.
Он выпучил глаза. А подле, с черной бранью
Во тьме крик ужаса сливался - целый ад!
И с кучи мусора, во тьму с простертой дланью,
Вещал, весь в зареве, какой-то пустосвят,
Что всюду ложь веков внедрилась и окрепла;
И чтобы жизнь могла всем светом воссиять,
Она должна восстать из пламени и пепла!