|
Не знаю где, но помню живо
Широкий пруд и дом в один этаж;
Там над водой качались тихо ивы,
А у крыльца стоял готовый экипаж.
С востока туча находила,
И ласточка кружилась над волной,
И ветер дул, и роща говорила,
И рог звучал за дальнею горой.
А между тем душа чего-то ожидала,
Неясным трепетом вея грудь была полна;
Гляжу: там девушка у входа уж стояла;
Высокий стан ее мантилья обвивала,
Она была прекрасна, но бледна,
Кого-то ждет. Смотрю: к ней выходили
Еще две девушки, в весне счастливых лет;
Они, смеясь, о чем-то говорили,
За ними юноша вослед.
Ужели он? Черты напоминали
Мне друга юности моей…
Давно, давно судьбы его умчали…
Но как узнать тебя, товарищ лучших дней!
Лицо твое одел могильный цвет печали,
А на челе следы глубокие страстей!
Зачем ты здесь? Кто этот призрак нежный?
Что он тебе? Зачем твой беглый взор
Вдруг выразил и радость, и укор,
И тайну ревности мятежной?
Волшебница, зачем она с тобой
Так холодна, так страшно равнодушна?..
Ты не замечен; ей не нужно
Твоих речей; прозрачною рукой,
Смотри, откинула вуаль она послушный
И топит взор за дальнею горой.
Зачем ты здесь? Но все сокрылись в отдаленьи,
И сцена новая опять в моем виденьи.
Вот - где-то - дом высокий и старинный,
Тенистый сад раскинут по реке;
Там вдоль аллеи темной, длинной
Идет она, с ней он, письмо в его руке.
И видел я, как быстро проходили
И возвращалися опять;
Они о чем-то говорили,
Как будто спорили, но я не мог понять.
Зато в минуту их разлуки,
Мне показалося, когда он говорил,
Что на его устах дрожали как-то звуки,
Склоненный взор был полон скрытой муки,
Что он ее о чем-то всё молил…
Но гордая, откинув покрывало,
“Напрасный труд!” - с досадой отвечала.
И нет ее, и бледен он стоял,
И… мне послышалось: “Бог с вами!” - он сказал.
Он на коня, он мчится в отдаленьи…
Но сцена новая опять в моем виденьи.
Ложился вечер молчаливо,
Опять широкий пруд и дом в один этаж,
Вновь над водой качались тихо ивы,
А у крыльца стоял готовый экипаж.
И я вхожу: открыта зала,
Смотрю: она, опять она!
Но показалось мне, теперь она страдала,
Какой-то тайною была поражена,
Как будто что-то потеряла…
Но… может быть, каприз, иль, может быть, устала;
Таилась ли любовь, была ль она больна,
Я разгадать не мог. Но гости позабыты;
Она сидит одна, поникнув головой,
И у нее бледней ланиты
Лилеи, сорванной грозой.
Вдруг входит он. Вдали от ней садится,
И на вопрос ее, скрепя в груди печаль,
Он говорит, что едет в даль
И что заехал к ним проститься.
Казалось, стало дурно ей,
Казалось, стон в груди едва она таила,
И - странно! - от его очей
Она теперь своих не отводила.
О нет! но долгий, грустный взгляд
Был обращен к нему, - напрасно!
Он помнит всё, он видел слишком ясно,
И не возьмет ее из жалости наград,
Не оскорбит ее тоской своей глубокой:
В последний раз очей с нее он не сводил,
Но этот взор без просьбы, без упрека
Был неподвижен и уныл.
Проходит час. Его уж провожали,
Давно к крыльцу уж тройка подана,
Все сч_а_стливой ему дороги пожелали,
И все ушли. Одна стоит она
Еще, как статуя печали,
И неподвижна и бледна.
Зачем-то раз еще он оглянулся,
Медь зазвенела, он помчал.
Мне стало грустно, я проснулся,
А колокольчик всё звучал.
—
|
|