Братская кровь

“Право отнимать жизнь у человека принадлежит одному богу, и люди не должны присваивать себе этого права”.
Виктор Гюго. 

Вчера был чудный день. С утра в мое окно
Весна лазурная любовно засияла.
Забилось сердце, радостью полно,
И в даль, куда-то в даль неудержимо звало… 

Вчера все утро я, беспечный как дитя,
Бродил по улицам, смотря, как расцветают
Подснежники в садах, и весело следя,
Как тучки по небу проносятся и тают… 

Был час обеденный, когда передо мной
Большая улица предместья развернулась.
Гудел свисток на фабрике… домой
Голодная толпа рабочих потянулась… 

Шли мальчики-ткачи, тянулися потом
Толпы мужчин, измученных трудом,
Невольничьим трудом, как ночь однообразным,
Неделю согнутых над вечным колесом
И отдыхающих в разгуле безобразном. 

Шли девочки-работницы… они
Шутили весело и солнцу улыбались
И под лучом его румяными казались.
Но в жалких лицах их виднелось ясно мне,
Что бедные цветы оборваны жестоко,
Что пьяное насилье и разврат
На всех углах добычу сторожат,
И сердцу детскому знаком уж яд порока. 

Шли матери-работницы, спеша
К голодным деточкам… Их грустная душа
Полна была забот и не было ей дела,
Что юная весна везде цвела и пела
Миллионом голосов, что теплый ветерок
Уж где-то колебал лазоревый цветок
И тихо трепетал в былинках воскрешенных. 

Нет, только личики малюток изнуренных
Виднелись матерям сквозь нежный блеск весны.
Минуты жалкие на отдых им даны,
Что-б только добежать до деток истомленных, 

Чтоб только увидать их бедный, жадный взгляд
И покормить скорей… и поспешить назад, —
Туда, где над станком, без солнца, без свободы,
Ползут за днями дни и за годами годы… 

И старая тоска вливалася в меня,
Как-будто на лазурь смеющегося дня
Внезапно лег покров холодного тумана 

Я брел задумчиво, и вдруг весь вздрогнул я: —
За мною раздались раскаты барабана. 

Солдаты шли… На остриях штыков
Горело солнце яркими лучами.
Блеск ружей, звуки труб и мерный стук шагов
Веселою рекой катились перед нами.
Солдаты были молоды. Их взгляд,
Казалось, говорил, как бесконечно рад
Из них был каждый вырваться на волю,
Погреться в золотых сияющих лучах,
Забыв тяжелую, бессмысленную долю, —
Угрюмый плен в казарменных стенах. 

У многих мысль прикована была
К родимой стороне, к полоске сиротливой,
Где отдохнувшая кормилица-земля
Зовет к себе соху, где пахарь терпеливый
В просохшие поля собрался выезжать
И брата, бедного солдата, вспоминает;
Где часто о сынке грустит старуха-мать
И слезы горькие с невесткой проливает. 

У многих вид задумчив был и мрачен,
Но сотни шли, веселия полны:
Ведь музыка гремит, ведь воздух так прозрачен,
Ведь молоды они, красивы и сильны! 

Затихла музыка, но шумно вкруг солдат,
Протягивая к ним восторженно ручонки,
Теснилася гурьба оборвышей-ребят,
И с жадностью в мундир впивались их глазенки. 

Всем было весело… И легче стало мне…
И я шагал с толпой за стройными рядами,
Любуясь вместе с ней, в душевном полусне,
Лазурным знаменем и яркими штыками. 

Как вдруг по манию начальника руки,
Аккорды музыки пред войском раскатились,
Сверкнули в воздухе штыки
И ружья к бедрам плавно опустились. 

Кого ж войска приветствовали там?
Меж сумрачных казарм, у церкви величавой,
Стояла статуя победоносной Славы,
Поднявшись гордо к небесам. 

И пушки грозными, тяжелыми рядами
Вздымаясь к Славе от земли,
Как тигры хищные, у ног ее легли,
Зияя страшными пастями, 

И на щите пред ней чернели имена
Солдат, в боях за родину погибших,
Врагов отечества безжалостно губивших, —
Их память славою для родины полна! 

И вспомнил я, зачем собралися толпой
Все люди эти, — бодрые, живые,
Такие славные, такие молодые…
Зачем идут они под барабанный бой, 

Зачем в руках их, созданных для плуга,
Орудья смерти страшные блестят,
Зачем идут они, как дети, стройно в ряд,
Готовые стрелять и в недруга и в друга. 

Тиранов плеть, как стадо, загнала
Их в школу страшную убийства и дала
Им в руки этот штык и сумку со свинцом.
Чтоб трепетал народ пред властным палачом,
Чтоб человек, их брат, виновный только в том, 

Что он рожден в Берлине, а не в Туле,
Пал окровавленным, раздутым мертвецом
От их удара иль от пули! 

И сердце тяжко сжалось… Вкруг меня
Опять исчез весь блеск ласкающего дня,
И трупами покрытая равнина
Открылась предо мной, и эти же полки
В огне, в дыму! И щелкают курки,
И эти юноши и в грудь, и в мозг, и в спину
Бьют пулями одних и, как мясник скотину,
Так юношей других пронзают их штыки! 

Где доброта их лиц? Где молодости ясной
Улыбка и привет их юной простоты?
Одною злобою полны теперь ужасной
Их искаженные черты!..
Во мгле их ослепленного сознанья
Нет ни к живым, ни к мертвым состраданья! 

Топча недвижные глаза своей ногой,
Остервенелою бегут они толпой,
Гонимые безумными вождями,
И бьют опять и бьют без счета, без конца,
Кроша в куски кровавыми штыками
Детей забытого небесного отца,
Давя их пушками… 

Но правда ли над нами
Есть где-то бог? Неужли и в сердцах
Он есть еще?!.
Спокойно в небесах
Неслися облака прозрачными грядами…
Как мирно там!..
А здесь?.. Здесь стройными рядами
Идут они учиться убивать,
Не чувствуя, что тех, кого зовут врагами,
Рожала также в муках мать
И выходила их своей святой любовью!
Их кровь — ее, ведь, кровь… И этой бедной кровью
Зальют они поля, когда им закричат:
“Вот это все враги! Стрелять, когда велят!”. 

Неужли этот мрак вражды бесчеловечной,
Сковавшей нашу мысль, и совесть, и любовь,
Над нами будет длиться вечно
И вечно будет литься кровь? 

Нет, нет, не может быть! Уже во всех концах —
Я слышу — проповедь звучит освобожденья!
Соединимся ж все, чтобы во всех сердцах
Разжечь огонь и двинуть пробужденье! 

Встань, человечество! Довольно столько лет
Ты пресмыкалося у грязных ног насилья:
Пора тебе свои распутать крылья,
Пора тебе любви увидеть свет! 

Встань, человечество! и навсегда скажи:
“Мы — люди-братья! В нас одна душа от века!
Мы не хотим вонзать ни пули, ни ножи
В грудь брата-человека! 

Не станем мы сквернить оружьем наших рук!
Мы жаждем скорбными, иссохшими сердцами
Не яростной вражды, не подлых этих мук, —
Мы жаждем царства божьего над нами! 

Братоубийцами не будем больше мы,
Не обагрим земли родной людскою кровью.
Тогда, отец, из царства этой тьмы
Заблудших нас прими к себе с любовью! 

Тогда, отец, казарм и крепостей,
Штыков и бомб не будет между нами, —
Тогда из бешено-боровшихся зверей
Твоими станем мы счастливыми сынами!